19.07.2015 в 11:34
Пишет HSF:Немного о фике. Осторожно, многабукаф! XDДело было, наверное, вечером и делать было, наверное, нечего - а, может, было чего, но было лень, - я лениво страдал какой-то фигнёй и поплёвывал в потолок, не менее лениво размышляя, как откосить и от испанского, и от уборки многопластовых наслоений срача на столе, как вдруг пришло Вдохновение, продиктовало в высшей мере странный текст и тут же свалило. А я глянул на плоды труда своего, обнаружил в фанфике нелюбимый пейринг, высокорейтинговую постельную сцену, много какой-то упоротой безобоснуйной фигни... В общем, я впал в фейспалм, поржал и закинул работу в глубь папок.
И так бы она и висела где-то в недрах памяти планшета, если бы не Лаэрта...
Вторая часть истории так же, как и первая, началась с лени, пинания балды и ничегонеписания. А вернее, с мощного пинка, после этого последовавшего. В общем, мне был выдвинут ультиматум: или я хотя бы разгребаю черновики и выкладываю уже тыщу лет готовое исполнение Уиллорона, или Лаэрта тоже перестаёт писать. Я запаниковал, завопил и забегал по папкам, судорожно разыскивая погребённого в доисторических отложениях макулатуры Уиллорона, как вдруг наткнулся на вышеописанный трешохаратризованный мною как "ПВП с попыткой обоснуя" . Я поржал. И кинул поржать Лаэрте. Лаэрта ржать не стала. Лаэрта сказала - надо делать и делала .
Мы очень долго и очень упорно приводили всё это безобразие в читабельный вид и, наконец, когда, долизав текст и залив его на фб, я облегчённо выдохнул... я вдруг с превеликим удивлением осознал, что люблю и Гробовщика, и Уиллогроб, и писать по ним тоже люблю...
В общем, не виноватая я, во всём виновата Лаэрта. А меня штырит с пейринга до сих пор Но зато я потонул не один - Лаэрту я тоже утащил с собой в болото Уиллогроба
Вольно!
(ficbook.net/readfic/3149923)
Автор: HSF
Соавторы: Laerta820 (ficbook.net/authors/137963)
Фэндом: Kuroshitsuji, The most beautiful death in the world (Kuroshitsuji) (кроссовер)
Персонажи: Уильям Т. Спирс/Гробовщик (Легендарный жнец)
Рейтинг: NC-17
Жанры: Слэш (яой), Ангст, Драма
Предупреждения: OOC, Насилие, Изнасилование
Размер: Мини, 14 страниц
Кол-во частей: 1
Статус: закончен
Описание:
Можешь разорвать меня на части.
Я-то знаю, что такое счастье.
И мне уже почти-почти не больно.
Вольно!
Публикация на других ресурсах:
ВНИМАНИЕ: Только с разрешения соавтора!
читатьЗябко. Холод - совсем не летний, - остро кусает сквозь ткань слишком свободной, не по размеру формы. Уильям осторожно выдыхает, отрешённо наблюдая, как облачко белёсого, полупрозрачного пара вырывается из приоткрытого рта, ползёт куда-то вверх и, так и не достигнув тёмных крон деревьев, растворяется в сизом киселе предрассветного тумана. Дует на замёрзшие руки, пытаясь дыханием отогреть окостеневшие за ночь пальцы, и старается не стучать зубами от пронизывающего холода. Зажмуривает глаза, отчаянно пытаясь заснуть - день будет тяжелый, понадобятся силы. А их и так совсем немного на полуголодном пайке, с едва зажившей раной, полученной в первом же сражении, и до предела натянутыми нервами. Но сон не идёт. Отовсюду слышатся неясные шорохи, непонятные стуки, щелчки, посвисты. И Уиллу кажется, что за всеми этими звуками скрываются демоны. Что за каждым чёрным стволом - враг.
Сердце гулко бьётся где-то в горле, посылая по венам не кровь - расплавленное искрящееся электричество, шумящее в ушах, не дающее думать, гнущее до боли, ломающее грудину...
Уильям не выдерживает. Вскакивает, схватив ученический серп, свою Косу Смерти, внимательно озирается вокруг, вглядывается подслеповатыми глазами в предрассветное молоко, напрягает слух. Ничего. Показалось.
Юноша снова ложится на землю, так и не выпустив из ладони серпа, вновь закрывает глаза, сворачиваясь калачиком на стылой земле и плотнее закутываясь в походный плащ. Вспоминая против воли уютную тёплую кровать в своей комнате в студенческом общежитии: с чистыми, накрахмаленными простынями - почему-то всегда в глупый цветочек, - пуховым одеялом, высокой подушкой...
Кажется, это было века назад. А прошло на самом деле всего шесть дней. Шесть полных дней с той проклятой минуты, когда посреди нудной лекции профессора Оллфорджа раздался оглушительный рёв тревожной сирены, кровавой линией перечеркнувший чистый лист их мирной, только начинавшейся жизни.
Потом было распределение по "отрядам", хотя, если честно, отрядами это было и не назвать - так, приблизительные границы ответственности. Да и распределением тоже: брали десять человек из одной группы, чьи фамилии стояли рядом по списку, приставляли какого-нибудь преподавателя - любого, не взирая на возраст или военную подготовку, просто чтобы было на кого повесить никому не нужные обязанности, - и отправляли на фронт. Воевать. Воевать - зелёных юнцов, которые и базовый курс практики боя ещё не успели пройти! Воевать - старых профессоров, столетиями не державших в руках оружия! Воевать - тех, кто к войне был не приспособлен!
Впрочем, они, идиоты, тогда и особенно против-то не были. Война представлялась им эдаким героическим приключением, лихой фортуной на белом коне, такой, о которой они читали в книжках. А оказалась старухой с костлявыми руками и уродливыми ранами, с пустыми глазницами и едкой ухмылкой, каждый день забиравшей кого-то из них в свои чудовищные, жуткие объятия. Война была липкой грязью и горячей болью, кипучей кровью и неизбежной смертью. Страшной тем больше, чем дольше выжидала.
Уильяму кажется, что тем, кто умер вначале этой кошмарной бойни, ещё повезло. Они умерли с воодушевлением и улыбкой, с азартом и верой в победу. Те, кто остались, кто выжили, уже ни во что не верят. Им кажется - если не всем, то почти - Уильям может судить по себе: он не робкого десятка, да и на устойчивость психики никогда не жаловался, - им кажется, эта треклятая война не кончится никогда. Она будет вечно. Вечно будет довлеть над жнецами этот неподъёмный груз неизбежной смерти, вечно страшно будет сделать шаг вперёд, потому что перед тобой в любую секунду может появиться враг, а назад оглянуться будет ещё страшнее, потому что там, на влажной, красной от крови земле будет лежать изуродованное тело друга. Вечно придётся пить мерзкую, тухлую на запах воду, обеззараженную какими-то бурыми таблетками. Вечно придётся мёрзнуть на земле, заворачиваясь в плащ и не имея даже возможности развести костерок, чтобы согреться - заметят! Убьют! Вечно придётся открывать на завтрак банку тушёнки, жевать, пытаясь не чувствовать приевшегося вкуса, а потом вставать и, натирая форменными сапогами ноги, идти. Куда, зачем - уже потеряло всякое значение. И хотя умом Спирс понимает, что это единственный выход, что надо добраться, наконец, до своих, что, чем дольше остаются они в этом мёрзлом лесу, тем меньше остаётся у них шансов выжить, что надо бороться, не опускать руки - он не может. Война подкосила его, за шесть дней выпила, выжрала все силы, оставив только граничащую с истерикой апатию, боль где-то в груди - кажется, слева, - и неразумное, почти животное желание жить.
Уильям ненавидит себя. Он знает, чувствует, что ведёт себя как слабак, как размазня, и ничего не может с этим поделать. Наверное, тот, первый - и пока единственный, - бой оказал слишком сильное влияние на ещё по-мальчишески впечатлительного студента... Но, Смерть возьми, как же страшно, когда вокруг тебя умирают твои товарищи, те, кого ты знал ещё со школы, или с кем подружился в Академии! Умирают просто так - не за себя, не за свои мечты, не за кого-то важного или дорогого. Умирают, потому что проклятые адские выродки захотели полакомиться воспоминаниями из Библиотеки плохо защищённого студенческого городка. Умирают, потому что их правительство оказалось неспособным защитить их. Умирают, потому что никто - никто! - не удосужился даже предположить возможность такого нападения, не нашёл времени, чтобы хотя бы приблизительно продумать схему обороны! Их просто собрали в кучу - молодых, неопытных мальчишек и стариков-учителей, - и бросили против закалённых в постоянных драках - со жнецами и между собой - демонов. Вот так. Даже не построив как следует. А впрочем, это и правда, наверное, было бессмысленно. Любой строй распался бы в течении минуты. Так же, как распалась на маленькие кусочки - отрядики большая толпа. Они просто испугались, не выдержали натиска умелых, хорошо подготовленных бойцов.
То, что было потом, наверное, долго ещё будет сниться Уиллу в кошмарных снах. Их Косы, игрушечные и хрупкие, по сравнению с демоническими мечами, ломались, казалось, от одного соприкосновения с адскими клинками. Коса Уильяма разлетелась в щепу от первого же удара. От смерти его спас Гробовщик - преподаватель демонологии, предпочитавший почему-то это странное прозвище своему настоящему имени, которого, кстати, так никому ни разу и не назвал. Отбил настоящим, серьёзным оружием уготованный ему удар. Сильно. Быстро. Твёрдо. Юноша, наверное, долго ещё сидел бы на земле, застыв в восхищении и немом ужасе перед смертью, только что дохнувшей ему в лицо, если бы не та фраза Легендарного. Обидная, даже оскорбительная. "Ну, долго валяться будешь, щенок? Или испугался - к мамочке захотел? Вставай, подбирай оружие и шуруй! Ну, живо!" Спирс не знает, как он не убил тогда "начальника". Ведь, видит Смерть, он был готов! Такая кипучая ярость бушевала в его груди, такая злоба! И всё же Уильям нашёл в себе силы. И, стиснув зубы, сжал в ладонях скользкое от крови древко чужой Косы - хозяину, отдалённо напоминавшему теперь жнеца, она уже явно была не нужна. А потом - бросился в бой, выплёскивая на демонов горевшую внутри ярость. Он не замечал ничего. Ни боли, ни количества противников. В памяти осталась только смерть друзей, да Коса Гробовщика, белой молнией вспыхивавшая перед демонами, крушившая, ломавшая их ряды. С такой мощью, с такой скоростью... Уильям старался, как мог, но не поспевал за преподавателем. Вкладывал все свои силы, всю ненависть и боль в каждый удар - и его Коса разила врагов, казалось, в сотни раз слабее, чем Коса Легендарного. Спирс злился, даже, к его стыду, завидовал - но всё равно справлялся с собой, всю свою энергию, все чувства, распиравшие грудь, направляя против проклятых адских отродий. Потом он упал, провалившись в кровавое беспамятство. А когда очнулся - над головой уже были кроны этого странного, противоестественно-холодного и мрачного леса. И почти плачущий Стивенсон рядом. Он и рассказал ему тогда, что их "замечательный" наставничек трусливо свалил с поля боя, захватив бессознательного Уильяма и его - лишь потому, похоже, что Рой оказался рядом. Остальных Гробовщик просто бросил на произвол судьбы. Даже пальцем не шевельнул, чтобы вытащить тех, за кого он отвечал, из той мясорубки.
...Где-то совсем рядом слышится хруст, и Спирс распахивает глаза, прислушиваясь к непонятным звукам. Нет, это не враги. Снова показалось. Чё-ё-ёрт, да что же с ним такое?! Он же не истерик, не трус! Так почему же подскакивает от каждого шороха?! Наверное потому, что точно знает - надеяться не на кого. Стивенсон слаб. А Гробовщику до них нет дела. Он не защитит их, не поможет. Точно так же, как не помог оставшимся на поле боя товарищам. То, что рассказал ему Рой, было правдой. До последнего слова. "Наставничек" подтвердил это сам, ничуть, похоже, не стесняясь своей подлости. У него другие задачи. Защищать есть смысл только тех, кто способен сам защитить себя. Уильям показался ему способным на это - потому и вытащил потерявшего сознание студента из той кровавой каши. Стивенсон сам увязался. Он так и говорил, ничего не скрывая и не стараясь завуалировать, даже сгладить хоть немного жестоких, резких слов. Если они хотят выжить - они должны принять правила игры, научиться соответствовать, наконец, реалиям войны - настоящей, не той, о которой "маленькие мальчики" читали в книжках. Хотят распускать слюни и сопли - их проблемы. Он в этом не участвует.
Уильям собирался выжить. А потом - убить этого урода самым жестоким способом. За эти слова. За тех его товарищей, кто никогда не вернётся домой. За тех друзей, которых он никогда уже больше не увидит. За то, что этот ублюдок, - и плевать, что он Легендарный жнец, - позволил себе судить тех, кого никогда не знал, вынести смертный приговор в отсутствие состава преступления.
***
Голос Легендарного прорывается сквозь вату некрепкой, усталой дрёмы отголоском эха. Спирс нехотя встаёт, даже не открывая глаз, за что тут же получает хлёсткую пощёчину и злое "Соберись, сосунок!". Юноша скрипит зубами, но проглатывает оскорбление: нельзя, не сейчас. Хотя ладони сами собой сжимаются в кулаки, а мышцы на руках напрягаются в предвкушении удара. Стремительного и резкого. Прямо в лицо. Чтобы знал. Он - не беззащитная овечка. И унижать себя не позволит.
- И что застыл? Собирайся, недоносок!
Насмешливый взгляд схлёстывается с яростным, горящим. Спирс почти физически ощущает, как летят к чертям все тормоза, все внутренние преграды. Рука выбрасывается вперёд. Легендарный отшатывается, отступает на шаг, приложив бледную ладонь к покрасневшей щеке.
- Вы. Не имеете. Права. Так. Со мной. Разговаривать. - чеканя слова шипит студент, с вызовом глядя в удивлённые глаза напротив, и упорно стараясь не замечать ужас, написанный на лице Роя. Ещё бы - поднять руку на Легенду! Дай бог, если его просто исключат с позором из Академии!
Ещё недавно такая перспектива ужаснула бы Уильяма, но сейчас он чувствует странный восторг и абсолютное удовлетворение. Он сумел постоять за себя, защитил свою честь - это главное. А последствия будут не скоро. Если вообще будут.
Неожиданно тишину леса пронзает громкий, безумный хохот.
- И... и это всё... на что ты... способен?! - задыхаясь от смеха, произносит Гробовщик. А взгляд дерзкий, вызывающий...
Уильям на секунду теряет дар речи. А потом становится уже поздно, потому что он летит на землю, отброшенный могучей рукой. Хватается за горящее от стыда и боли лицо. Кажется, ещё совсем чуть-чуть, и ему выбили бы челюсть...
Голос Легендарного доносится глухо, будто издалека.
- Вот так - правильно. Пока не сможешь хотя бы так же - я имею право. На всё. А теперь собрались и вперёд!
Уильям медленно встаёт, на автомате, почти не задумываясь о том, что делает, укладывает походный мешок. Смерть Всеблагая, да что же это?! Он же бил в полную силу... А этот хам... Так легко... Будто щепку какую-то... Но Уильям не из тех, кто сдаётся. Если его сил недостаточно - он станет сильнее. Но, видит Смерть - однажды он хорошенько наваляет этому зазнавшемуся...
Ход мыслей Уильяма прерывает свист. Он не похож на слышимые им прежде звуки, и сопровождается теперь каким-то звоном-бряцаньем. Демоны.
Он понимает это немногим позже Легендарного. И немногим раньше яростной, жестокой атаки исчадий ада. Снова идёт бой. Врагов немного, но всё равно намного больше, чем их. Они действуют очень слаженно, все вместе, одновременно нападая на жнецов. А Уильям и Рой всё никак не могут притереться один к другому и вместо помощи друг другу только мешаются. А потом опытный, сильный, огромный, как гора, противник - один из немногих оставшихся после нескольких минут ожесточённого, отчаянного боя, - сбивает ослабленных студентов с ног и заносит над головами оружие. И Гробовщик приходит на помощь. Ему. Отбивает удар, оставив Стивенсона на произвол судьбы. И оружие другого демона пронзает того насквозь.
Уильям кидается к товарищу. Не думая ни о чём, не заботясь ни о своих ранах, ни о других демонах. Просто жизнь Роя - того самого нытика и размазни, с которым они мало общались и всегда недолюбливали друг друга, - становится нужной вдруг и важной. Так же, как своя собственная. Или даже больше.
Спирс сжимает руку Роя, шепчет что-то. Что - он не знает и сам. Просто какую-то бессмыслицу про надежду и мир. Который наступит, обязательно! Наступит, и Рой должен до него дожить! Должен! Хотя, Уильям точно знает, не доживёт. И студенту остаётся только сжимать неестественно-горячую руку, перемазанную липкой кровью, и вглядываться в огромные, испуганные, полные отчаянной мольбы о помощи, глаза. Глаза, подёрнутые уже дымкой близкой смерти.
- Сделайте же что-нибудь! - с усилием проглатывая комок в горле, кричит Уильям, обернувшись к "начальнику", уже закончившему с демонами и сидящему теперь на земле по-турецки, уперев острые локти в колени и положив подбородок на сцепленные в замок пальцы.
- Что? - спокойно и равнодушно, не скрывая однако явной насмешки, спрашивает Легендарный.
А Рой в его руках стонет от боли и дрожит от страха, по его губам течёт, змеясь, алая струйка, руки судорожно вцепились в куртку Уилла, взгляд уже стекленеет.
И Спирс с усилием выдавливает: "Хоть что-то. Только не сидите... так" и, обернувшись к сокурснику, шепчет, что всё будет хорошо, что боль скоро уйдёт, что он поправится... Обязательно! Шепчет до тех пор, пока пальцы, стискивающие ткань рукава, не разжимаются безвольно, пока чужая рука не повисает тряпочкой в его.
И Уилл не выдерживает. Плачет - совсем не по-мужски, совсем не так, как положено хорошему жнецу. Рыдает в голос, захлёбываясь судорожными всхлипами и прижимая к груди тёплое - тёплое ещё! - тело сокурсника. Уже бывшего. Бывшей последней ниточки, связывавшей его с домом. С миром.
- Прекрати этот скулёж. Вставай и пошли. - раздаётся над головой жёсткий, пронизывающе-холодный голос.
Уильям лишь мотает головой, до боли впиваясь пальцами в чужие руки, расцвеченные красными пятнами.
- Вставай, - настойчиво повторяет Легендарный. Спирс даже не отзывается. Ни словом, ни жестом - вообще никак.
Тогда Гробовщик резко, будто провинившегося щенка, хватает того за шкирку, встряхивает, лупит наотмашь по щекам. Голова студента безвольно мотается из стороны в сторону, а глаза - пустые, стеклянные, не осознающие действительность.
Требуется несколько минут, чтобы привести Уильяма в себя, чтобы тот оттолкнул, наконец, ладонь, щедро осыпающую ударами его лицо, чтобы вырвался из стальных тисков хватки профессора.
- Успокоился? - резко, без тени сострадания или жалости спрашивает "начальник", - Тогда пошли. А то смотри, могу и повторить, - лицо пересекает кривая усмешка, - Ремнём по попе - действенный метод.
Спирс весь вскидывается от этих слов, сжимая руки в кулаки. Впрочем, есть у этой издевательски-покровительственной тирады и плюс - кажется, ему действительно стало лучше. Нет, боль не ушла. Она всё так же заполняла сердце, грозя разорвать его в любой момент. Но истерика и слёзы, во всяком случае, прекратились. И то хорошо.
- Идём? - уже спокойнее, как-то добрее даже, спрашивает Легендарный. Спрашивает - не приказывает! Неужели тоже что-то чувствует?
Спирс молча кивает - боится, что если заговорит, слёзы вырвутся вновь. Но Гробовщик снова щадит его - делает вид, что не замечает этого.
И они уходят. "К своим". Во всяком случае, так говорит Легендарный. Уильям не знает - он совсем не умеет ориентироваться. Но ему, по правде говоря, давно уже всё равно.
К вечеру они выходят к краю леса. Здесь красиво и свободно, совсем не так, как там - в топкой, душной темноте под чёрными кронами. И Уильям вдыхает глубже чистый, влажный воздух, отдающий запахом близкой, текущей совсем рядом, в паре десятков шагов, реки, и щурит глаза от яркого света. Гигантские спруты золотых облаков ползут по окроплённому первыми каплями предзакатной крови небу. Горизонт окрашен лиловым. А трава здесь изумрудная, бриллиантами сияющая в лучах медленно, будто против воли, закатывающегося за облака, солнца.
И кажется, нет никакой войны. Все эти ужасы - бред воспалённого сознания, страшный сон... Только вот кожу на ладонях тянет от высохшей крови...
- Иди, ополоснись! - раздаётся над ухом голос Легендарного жнеца, - Не повредит!
И Уильям, рассеянно кивая, идёт к реке и, скинув одежду, бросается в ласковую, против ожидания, тёплую воду. Река нежит измученное тело, зацеловывает, прикусывая, только зажившие раны... Хорошо... Давно так хорошо не было!
Юноша проводит в воде почти час - хотя, если бы Гробовщик не позвал его, мог бы и дольше - плескаясь до самой темноты. Вода всегда была его слабостью. А сейчас она была просто необходима. Нет, не так. Она была необходима жизненно. Смыть с тела всю грязь, всю кровь... всю память...
***
На ужин опять тушёнка, но Уильям не жалуется - это, право слово, такие мелочи по сравнению с тем, что пришлось - и придётся ещё, - пережить. Не возражает он и против ещё одной ночёвки в неуютном лесу - так и правда безопаснее. Но когда Гробовщик опять насмешливо, вызывающе улыбается, а потом и вовсе тихонько хихикает - смолчать не получается.
- Как Вы можете смеяться сейчас?! - возмущённо восклицает Спирс, - Неужели Вы не...
- Нет, - перебив его, отвечает Легендарный, - я не сожалею. О ком? - тонкие губы трогает презрительная ухмылка, - О хлюпиках, задрожавших от одного вида демонов и не сумевших удержать в руках Косы? Или, может, о твоём вечно ноющем дружке? О ком мне надо тосковать, не подскажешь? Есть среди погибших те, кто достоин, чтобы их оплакивали?
- Есть. Все они этого достойны. И каждый - больше Вас!
- О, как мы заговорили! - певуче тянет Гробовщик, - А как же как минимум уважение, положенное мне по статусу?
От такой наглости у Спирса перехватывает дыхание. Он вскакивает, опасно сощурив глаза, и почти выплёвывает в лицо профессору: "Заткнись". Вот так - грубо, забыв о правилах вежливости, забыв о том, кто перед ним. Сейчас это не важно. Сейчас - в эти короткие минуты, - они равны.
А Гробовщик, кажется, даже не злится. Тоже встаёт, только совсем не так, как Уильям - медленно, потягиваясь, разминая затёкшие от долгого сидения мышцы - в воде Легендарный пробыл ровно столько, сколько понадобилось, чтобы смыть кровь и грязь, а остальное время провёл здесь, на пригорке рядом с их вещами. А потом - хлопает. Неторопливо, размеренно хлопает, улыбаясь. Говорит просто, так, как будто это самое незаурядное, что может только случиться:
- Я не ожидал от тебя меньшего.
- А от Роя ожидали? - глухо рычит Уилл.
- Ожидал. От всех них ожидал. Они были скучны. Все. Ты - другое дело. Ты повёл себя не так, как они. С первых же минут. Это спасло тебе жизнь. - на лице Легендарного - непоколебимое спокойствие, голос звучит ровно, не дрожит.
И на Уильяма накатывает волна неприязни и омерзения к этому жнецу, так пренебрежительно отозвавшемуся сейчас о его друзьях и сокурсниках, не допустившего даже мысли о том, что "скучные" шинигами были замечательными товарищами, что все они о чём-то мечтали, что всех их кто-то ждал и любил; наваливаются воспоминания о Рое - недалёком, неловком и трусливом... Который мог бы умереть не так страшно - не под глумливые смешки этой твари в профессорском костюме. Который мог бы быть жив - как и многие другие. Если бы этот нелюдь хоть что-то сделал. Если бы поддерживал, а не оскорблял. Если бы помогал, - не действием, так советом! - вместо того чтобы гоготать.
А Гробовщик, как назло, заходится опять безумным, осточертевшим за эти дни хохотом, выговаривая с трудом: "Ох, ну и лицо у тебя сейчас".
В груди у юноши лавой вскипает ярость, бередя не зажившие ещё раны, оставленные гибелью друзей, предательством и унижением. И он не выдерживает. Бьёт. В лицо. В корпус. Не целясь - как получится. Легендарный не защищается. Только подхватывает с разбитой губы тягучие рубиновые капли острым языком и странно-спокойно, загадочно даже, улыбается, подставляясь под удары.
- Бей. Бей, если тебе так хочется. Может, поможет.
И опять этот дерзкий, вызывающий взгляд. Пронизывающе-спокойный и оскорбительно-насмешливый. Провоцирующий. Хочется вырвать Гробовщику глаза, лишь бы не видеть эту неприкрытую насмешку, эту снисходительность в малахитовой зелени. Что угодно, но заставить - заставить!, - сдаться. Сломать - до основания, чтобы не осталось даже осколка от этой равнодушной, жестокой души, только пепел.
И Уильям после очередного удара хватает "начальника" за длинные волосы, тянет серебряные пряди, с садистским удовольствием глядя на то, как Легендарный морщится от боли и запрокидывает голову, и припадает к шее в поцелуе-укусе. До крови, до синяков впивается губами в светлую кожу, перечерченную кое-где полосами шрамов. Заламывает, выворачивает руки. До хруста. Кидает жнеца на землю, лицом вниз, нависает сверху.
Безучастность к происходящему и улыбка через плечо, кажется, приклеившаяся к губам пластырем, заставляют его остановиться ненадолго. Но Гробовщик не даёт студенту остыть. Одуматься. Лишь подстёгивает Уильяма, хрипло спрашивая разбитыми губами: "И что же ты остановился? Неужели испугался? Или не знаешь, что делать дальше, а, "малыш"?"
Студент низко рычит в ответ и набрасывается на преподавателя. Не как разумное существо. Как зверь. Рвёт форменный пиджак, бьёт по выпирающим лопаткам ребром ладони, и, рывком сдёрнув брюки, грубо, болезненно растягивает. А Легендарный и не сопротивляется. Не пытается вырваться. Лишь разводит пошире ноги и прогибается под пальцами Спирса. "Аккуратнее" - совет, замечание учителя, никак не просьба. "Обойдёшься" - невысказанная мысль. И новая порция боли. Ещё сильнее, ещё мучительнее. Уильям специально старается, чтобы жнецу, лежащему сейчас под ним со спущенными штанами, не было приятно. Это - не секс. Это - ненависть. Вырвавшаяся сексом. Ярость. Попытка унизить, оскорбить, отодрать с тонких губ проклятую змеиную усмешку! И - непонятная покорность в ответ.
Гробовщик подаётся назад, насаживаясь на чужие пальцы. Развратно изгибается. "Давай же". Снова - с учительским гонором. Не мольбой. Уильям сипло выдыхает сквозь крепко, до боли в сведённой челюсти, сжатые зубы. На скулах ходят желваки, а пальцы свободной руки сами собой складываются в кулак. Он ещё покажет себя.
Студент входит в учителя резко, без предупреждения и, не давая времени привыкнуть, начинает глубоко размашисто двигаться. Легендарный издаёт неразборчивый всхлип. Первая победа. Уильям ускоряет движения, вбивая жнеца в землю, которая остро чувствуется под сплетёнными телами, прикрытая лишь тонкой тканью плаща. Царапает короткими, обломанными ногтями худую спину, оставляя яркие борозды, кусает за загривок, впивается зубами в плечи, прогрызая до крови, оставляя алые отметины. Наматывает на кулак длинные седые пряди и тянет на себя, другой рукой пригибая голову профессора Академии к земле, заставляя его извиваться в руках, пытаясь вырваться из захвата, и до крови закусывать губу, в попытках сдержать стоны. Но звуки всё равно прорываются. Ласкают слух мучителя невнятными всхлипами. Уильям упивается, наслаждается ими - но не даёт наслаждаться Легендарному, хлёстко ударяя того по руке при первой же попытке дотянуться до собственного члена. "Я не позволял!" Властно. Жёстко. Не оставляя шансов не выполнить приказ. Тихий, почти умоляющий стон в ответ. Первый - и от того ещё более желанный. Приносящий ещё больше наслаждения. Стремясь закрепить эту победу, студент, ловко вытянув ремень из своих брюк, заводит преподавателю руки за спину и крепко, до боли, стягивает, упиваясь своей безграничной властью над распростёртым под ним телом, даже не властью - полной, бесконтрольной, абсолютной вседозволенностью. Своей безжалостной, слепой жестокостью. И этой болезненной беспомощностью одного из самых сильных в их мире жнецов.
Кончая, юноша обессиленно падает на Гробовщика, сквозь дымку усталого блаженства, застлавшую сознание, чувствуя трепетную нежность, с которой чужие пальцы касаются, насколько позволяют путы, в невесомой ласке живота.
Когда Спирс, отряхиваясь скорее по привычке, чем по необходимости, встаёт, Легендарный думает, что всё закончилось. Но его, грубо дёрнув за волосы, ставят на колени, надавливают на голову, заставляя уткнуться носом в пах. "Ну?!" Нетерпеливо. Без капли стеснения. Без капли вожделения. Таким тоном высокие начальники требуют правды у завравшегося подчинённого. Но никак не зелёные студенты - минета от Легендарного жнеца. Мужчина смотрит исподлобья на юношу и поражённо молчит, за что получает острым - совсем мальчишески-острым ещё! - коленом под дых. "Быстро" Голос ошпаривающе-ледяной, презрительно-строгий. Такого невозможно ослушаться. Такой нельзя не ненавидеть. Глаза Гробовщика горят огнём, но это не имеет никакого значения, когда он наклоняется чуть ниже, проводит языком по стволу... Уильям шумно втягивает воздух и запрокидывает от удовольствия голову, судорожно кусая губы, подрагивая от бешенного желания. "Начальник" же осторожно вылизывает его, целует наливающуюся кровью головку, понемногу начинает вбирать в себя. Уильяму этого мало. Хочется большего. Ещё больше унизить, опустить; в порошок стереть остатки чужой гордости.
Резкое движение бёдрами вперёд. Тонкие, сильные пальцы, запутавшиеся в волосах, не дают отстраниться. Легендарный давится, в уголках его глаз появляются слёзы. Почти нечем дышать, и лёгкие сминает огненный обруч, требуя кислорода. Но он не может даже нормально вдохнуть. Пока - не позволит Уильям. Мужчина пытается что-то сказать, дёргается в стальной хватке, рвётся из чужих рук. Но вместо слов выходит лишь жалкое сдавленное мычание, а узкая, крепкая ладонь на затылке не даёт вывернуться, заставляя брать глубже - до спазмов в горле, да тошноты. Спирс кривит губы в уничижающей усмешке и толкается снова, даже не замечая, как сопротивление мужчины ослабевает, а на смену ему снова приходит ласковая покорность. Гробовщик плотнее обхватывает губами напряжённый член, слишком умело начинает ласкать языком...
Это заставляет юношу кончить второй раз на удивление быстро. Уильям тихо стонет, неохотно пропуская звук сквозь крепко стиснутые зубы, и прижимает к паху голову Гробовщика, заставляя того проглотить сперму, этим последним ударом рассчитывая окончательно сломать профессора. Лишь после этого юноша позволяет Легендарному вдохнуть, отталкивает его от себя.
Несколько минут оба молчат. Уильям пытается выровнять дыхание. Гробовщик жадно глотает воздух, прикрыв глаза и облизывая блестящие от слюны губы. Кажется - всё закончилось, а тишина стала осязаемой, сонной негой растеклась в воздухе. Уильям даже позволяет себе расслабиться. Сказать с едва заметным придыханием и плохо скрытой самодовольной насмешкой: "Вы ведь не ожидали от меня меньшего, да?". Его слова остаются без ответа - тают в напряжённой, звенящей топи тишины, растворяются без следа.
Как вдруг плотный, скользкий воздух взрывается оглушительно-громким, сумасшедшим смехом: Гробовщик хохочет, почти неестественно запрокинув голову, пытаясь выговорить что-то. Не получается. Слова бульканьем тонут в диком, безумном, каркающем гоготе. Звук пульсирующими, рвущими тишину ударами взлетает ввысь, дробится в кронах отзвуками эха. Уиллу кажется - сбивает с ног.
Уильям смятён; не понимает, что случилось. А потом замечает возбуждение профессора - и теряется совсем. Он дезориентирован, разочарован и унижен - даже больше того, кого только что мучил. Или не мучил вовсе? Спирс уже не знает. Хотя с этим седовласым безумцем ничего нельзя знать наверняка. Ничего нельзя предвидеть. Это раздражает, бесит, выводит из себя!
Юноша невольно кидает взгляд на Легендарного жнеца. Сейчас он похож на изломанную фарфоровую куклу, расписанную кровоподтёками и шрамами вместо красок. Его лицо испачкано чёрными мазками земляной грязи, по бёдрам течёт смешанная с кровью сперма, а сам он тяжело, рвано дышит, но всё равно едва заметно кривит в ухмылке припухшие, искусанные губы.
И Уильяму вдруг становится по-настоящему страшно. Страшно от этой полуулыбки. Страшно от совершённого... преступления? Или от того противоестественного, неподходящего ситуации смеха, что, кажется, звенит в ушах до сих пор? И ещё до тошноты противно от самого себя. Он никогда не думал, что может быть таким. Что может быть способен на такое.
Погружённый в свои размышления, пригвождённый к земле ощущением своего непомерного, несмываемого позора, Уильям не сразу слышит голос преподавателя, просящего развязать его.
Юноша выполняет просьбу, стараясь больше не смотреть на Легендарного. Не получается. Вид бледного тела, сплошь покрытого кровоточащими царапинами и яркими следами укусов, кажется, отпечатался на внутренней стороне век. Врезался в мозг, проник до самого сердца, вспыхнул на щеках горячим стыдом.
Уильям не знает, что ему делать. Не может понять, как вести себя, что говорить.
А Гробовщик тем временем поднимается и, не дав студенту даже шанса отстраниться, отойти, берёт его за руку и, переплетя их пальцы, заставляет обхватить свой член.
- Ты ведь поможешь мне, не так ли? - голос у профессора серьёзный и ровный, как будто не он хохотал только что. Но Уильяму в каждом слове всё равно слышатся смешки, неприкрытая издёвка. И, - он понимает, - он это заслужил.
Поэтому, когда Легендарный двигает его ладонью по своей возбуждённой плоти, закатывая глаза и запрокидывая голову от удовольствия, Спирс даже не пытается сопротивляться - только бездумно покоряется чужой воле, невидяще уставясь в искажённое наслаждением лицо профессора.
- Ах, Уильям! - полустонет, полувыдыхает Легендарный, пачкая руку юноши липкими белыми потёками. А потом приникает к его губам в несдержанном поцелуе, исполненном головокружительной нежности и нетерпеливой страсти.
Это выводит Уильяма из ступора. Он, будто обжёгшись, выдирает руку из пальцев Гробовщика, отступая на негнущихся ногах на шаг назад, пряча взгляд и пылающие щёки, ожидая, что ещё доля секунды - и профессор разразится опять глумливым хохотом.
Но Легендарный молчит. Только неопределённо хмыкает. Приводит в порядок одежду, а потом, повернувшись к студенту спиной, уходит, слегка пошатываясь, к реке. Уильям же, дождавшись, пока Гробовщик скроется из вида, бросается бежать - он и сам не знает, куда. Ни о чём не думает, надеясь сбежать от самого себя, успокоить склизкое, липкое чувство, лениво ворочающееся в груди - но оно с каждым шагом чувствуется лишь острее. Бултыхается внутри, плотным холодным кольцом обвивая внутренности, сдавливая грузом непомерного, нестерпимого позора бешено колотящееся сердце. Плохо невыносимо, смертельно - от тянущего нервы ощущения собственной замаранности. От того, что сделал он и от того, что сделали с ним...
***
Уильям решается вернуться лишь спустя несколько часов бесцельного блуждания по лесу. Когда думает, что уже успокоился и готов вынести всё, что скажет и сделает "начальник". Однако вся его решимость пропадает, стоит только юноше выйти к поляне. И он ещё несколько томительно-долгих минут проводит, прячась за широкими стволами деревьев и напряжённо прислушивается - не спит ли ещё Гробовщик?
Лишь когда Спирс убеждается в том, что Легендарный заснул, он, стараясь не шуметь, подходит ближе и, улёгшись прямо на сырую, холодную землю и завернувшись в плащ, поворачивается к Легендарному спиной, притворяясь спящим. И старается не слышать, не замечать сонного шевеления и тихих вздохов сзади, мучаясь от совести и вины, грызущих душу.
Уильям забывается глубоким, тяжёлым сном лишь к рассвету. И лёгкий, нежный поцелуй в затылок кажется ему с утра отголоском виденных во сне кошмаров.
А Гробовщик ведёт себя так, будто ничего не случилось. Снова скалит зубы в улыбке и заходится по поводу и без безумным смехом. Разве что... морщится при движении. И апломба у него поубавилось. С насмешками и оскорблениями вместе. Только вот Уильяму от этого лучше почему-то не становится. Он вёл себя, как подонок и скотина. В конце концов, надо иметь смелость это признать.
- Простите, - буркает Уильям, когда они, проведя в изматывающей, изнуряющей дороге почти весь день и так и не сказав друг другу ни слова кроме необходимого минимума, идут по обласканному заходящим солнцем полю.
А Легендарный в ответ только смеётся. Как-то странно тепло. И отвечает. Так, как будто всё это - совершенно нормально. Как будто не произошло ничего необычного.
- Я тебя хотел. Я хотел от тебя именно такой секс. Поэтому провоцировал тебя и пытался избавиться от других.
Уильям не верит своим ушам, а преподаватель тем временем по-собственнически обнимает его.
- И сейчас тоже - хочу. Ты хорош, Уильям. Очень хорош.
Спирс сбрасывает с себя чужую руку и отступает на шаг, неверяще уставившись на "начальника".
- Больше ко мне не приближайтесь. Никогда, - шипит он, презрительно кривя губы, и проходит вперёд, стараясь не оглядываться на профессора. Тот следует за ним. Но не пытается догнать или тронуть. И это хорошо. Уильям разъярён до такой степени, что, кажется, любого, кто решится коснуться его, убьёт смертельным разрядом тока. Слишком уж мерзким оказалось чувство того, что его бесстыдно использовали, обменяв секс с ним на девять жизней. Странный какой-то курс обмена. Неправильный. А для Уильяма - ещё гнетущий и неприятный. Кровь девяти товарищей на руках чувствуется сейчас почему-то особенно остро.
В этот день Спирс снова засыпает лишь под утро. И снова его мучают кошмары. Проснувшись, наконец, юноша чувствует себя уставшим и разбитым, поэтому все попытки Легендарного хотя бы заговорить принимаются в штыки и со злостью отвергаются. Но Гробовщик не из тех, кто сдаётся.
Уильям чувствует себя глупо, не отвечая совсем или отвечая оскорблением на каждый заданный вопрос, - а профессор демонологии задаёт их по дороге немало. Но ответить - хоть раз, мешает детское упрямство и гордость. Кажется, ещё более детская.
***
Они настигают "своих" этим же днём, уже ближе к сумеркам. И Уильям облегчённо выдыхает, входя в лагерь жнецов. Здесь Гробовщик не сможет приставать к нему так открыто. Тем более, что поселили их в разные палатки. Легендарному - "vip-место" в рядах высшего командования. Студенту - небольшая палаточка на краю лагеря. И Спирс не может сказать, что недоволен. Главное - далеко от этой профессорской заразы, а устал он так, что спать согласен где угодно. Хоть на гвоздях. А в его палатке даже есть матрац. На котором Уильям и засыпает, подмяв под себя вещмешок.
Но поспать долго не удаётся. Звучит тревога. И Спирсу, за эти дни уже почти забывшему о том, что значит сражение с демонами, вновь приходится драться. Не на жизнь, а на смерть. Уже с опытом всего произошедшего за плечами.
И он дерётся. Отчаянно и остервенело. До тех пор, пока какой-то демон не разбивает его очки. Осколки острыми брызгами ударяют по глазам. На миг приходит оглушающая, адская боль. Потом - густая, нефтяная темнота.
***
Приходит в себя Уильям уже в лазарете студенческого городка, куда его, с залитым кровью лицом и костюмом и серьёзным риском лишиться обоих глаз доставил, если верить словам врачей, сам Легендарный жнец. Впрочем, то любопытство, с которым они расспрашивают его о войне и то внимание, которое ему уделяют, не дают усомниться в правдивости этих слов. Только Уильям не рад. Впрочем, не огорчён тоже. Ему просто всё равно.
Ярость ушла. Её слизала боль, временная слепота - глаза удалось спасти, но восстановление шло очень медленно, Спирс не мог пока снять повязки, - бесконечные процедуры и раздражающе-заботливые медсестрички, от сердоболия которых уже тошнило, а от бесконечной трескотни и расспросов начиналась мигрень и просыпалась в груди едкая, горькая пустота.
***
Но Уильям мужественно выдерживает это испытание. Доживает до октября, когда его - последнего, наверное, из пациентов, всё же нехотя выписывают. Уже в мирную жизнь. Демонов ещё на второй неделе войны уничтожила прибывшая на помощь профессиональная армия. Жаль только, что невовремя.
Спирс решает продолжить учёбу: мечта работать в Лондонском - главном в стране, - Департаменте никуда не ушла. Он даже решает, что потерпит общество Гробовщика. Хотя, конечно, надеется втайне, что тот уже забыл всё произошедшее.
***
Уильям возвращается в Академию на выходных. В маленьком дворике пусто: в конце октября на улице слишком промозгло и холодно, чтобы прогулки доставляли удовольствие. А идти куда-то в субботу никому нет нужды. Но тем не менее юноша задерживается ненадолго перед витыми главными воротами, разглядывая знакомое здание из белого камня и аккуратно подстриженный газон, присыпанный белой мукой первого утреннего инея. Вдыхает запах опавшей прелой листвы раскидистого старого дуба, убранного колдуньей-осенью тёплой радугой багрянца и золота. Смотрит, запрокинув голову, в низкое небо, затянутое плотной паутиной облаков. И, наконец, делает шаг за ворота, не заметив идущую к нему фигуру.
Поэтому студент едва не подпрыгивает от прозвучавшего над ухом голоса Гробовщика.
- О, я вижу, ты уже поправился. Как самочувствие?
Уильям скрипит зубами, но всё же заставляет себя произнести сухое: "Благодарю Вас". И намеревается уйти. Ему не дают.
- Уильям... - Голос преподавателя неожиданно серьёзен. Наверное, именно поэтому Спирс ещё слушает его. - Я уезжаю сегодня. В Нью-Йорк. Если хочешь, я могу забрать тебя с собой.
Студенту едва удаётся скрыть радость. Он больше не увидит этого шинигами! Ему не придётся вспоминать свой позорный, постыдный поступок при каждой встрече в коридоре, при каждом столкновении взглядов...
- Благодарю Вас, это лишнее, - безучастно отзывается юноша, - Тем более, в Академии есть много учеников лучше меня.
- Ты не понял, - качает головой жнец,- Мне не нужны лучше тебя, дурачок! Мне нужен ты.
Глаза Гробовщика вспыхивают похотью и жаром, и Уильям отшатывается от профессора. В памяти с прозрачной ясностью всплывают события недавнего прошлого, входят в сердце тупыми иглами...
- Но Вы мне не нужны, - жёстко обрывает он уже бывшего преподавателя, - Простите меня.
И, повернувшись, уходит, грубо отпихнув протянутую к нему руку.
"Смерть Всеблагая, ты знаешь, кого ударил, Спирс?!" - налетает на него в коридоре старый друг, Эрик, видевший, как оказалось, всю сцену из окна.
Уильям сверкает очками. Говорит с непоколебимым, безмятежным спокойствием: "Знаю. Легендарного жнеца" и добавляет про себя: "Это ещё ничего. В походе я его трахнул". Но вслух, конечно же, не говорит, предпочитая сохранить память о своём бесславном поступке при себе. А ещё лучше - просто забыть.
"Ну и что ты такой хмурый?" - хлопает его по плечу Эрик, выводя из раздумий. И Уильям вновь с головой ныряет в весёлую студенческую жизнь, лишь изредка просыпаясь ещё ночами от кошмаров и краснея в подушку от воспоминаний.
***
Но пройдут годы и всё это уйдёт, оставшись в далёком прошлом. Уильям повзрослеет, станет холоднее и строже, научится ни о чём не жалеть. Однажды он просто вырастет. Сделает те полшага, отделявшие его, - юношу, - от мужчины.
Он будет работать в Лондонском Департаменте, как и мечтал. Займёт одну из высших должностей. Уильям Теодор Спирс будет начальником в Отделе по надзору. И, чёрт возьми, вряд ли найдётся в Поднебесье жнец, справлявшийся бы с этой работой лучше него!
С Легендарным они встретятся через несколько десятков лет в Библиотеке Департамента. Уильям будет отводить взгляд, Гробовщик - смеяться. Ни один из них не вспомнит о том, что произошло когда-то между ними. Мистер Спирс не скажет, что искренне раскаивается в своём поступке, хоть и не смог до конца простить бывшему преподавателю - его. А бывший профессор ни за что не сознается, что это он толкал способного юношу вверх по карьерной лестнице.
Потом будет ещё несколько встреч. Все - только по работе. Уильям будет холоден и тороплив. Гробовщик - безумен и непонятен. Лишь на дне их глаз будет плескаться общее на двоих одиночество. У Спирса - холодное и строгое. У Легендарного - усталое и тоскливое. Прячущее под собой нечаянную, ненужную, болезненную любовь к тому, кто никогда не ответит на эти странные чувства взаимностью.
автор прикреплённого арта мне, к сожалению, не известен
URL записиИ так бы она и висела где-то в недрах памяти планшета, если бы не Лаэрта...
Вторая часть истории так же, как и первая, началась с лени, пинания балды и ничегонеписания. А вернее, с мощного пинка, после этого последовавшего. В общем, мне был выдвинут ультиматум: или я хотя бы разгребаю черновики и выкладываю уже тыщу лет готовое исполнение Уиллорона, или Лаэрта тоже перестаёт писать. Я запаниковал, завопил и забегал по папкам, судорожно разыскивая погребённого в доисторических отложениях макулатуры Уиллорона, как вдруг наткнулся на вышеописанный треш
Мы очень долго и очень упорно приводили всё это безобразие в читабельный вид и, наконец, когда, долизав текст и залив его на фб, я облегчённо выдохнул... я вдруг с превеликим удивлением осознал, что люблю и Гробовщика, и Уиллогроб, и писать по ним тоже люблю...
Вольно!
(ficbook.net/readfic/3149923)
Автор: HSF
Соавторы: Laerta820 (ficbook.net/authors/137963)
Фэндом: Kuroshitsuji, The most beautiful death in the world (Kuroshitsuji) (кроссовер)
Персонажи: Уильям Т. Спирс/Гробовщик (Легендарный жнец)
Рейтинг: NC-17
Жанры: Слэш (яой), Ангст, Драма
Предупреждения: OOC, Насилие, Изнасилование
Размер: Мини, 14 страниц
Кол-во частей: 1
Статус: закончен
Описание:
Можешь разорвать меня на части.
Я-то знаю, что такое счастье.
И мне уже почти-почти не больно.
Вольно!
Публикация на других ресурсах:
ВНИМАНИЕ: Только с разрешения соавтора!
читатьЗябко. Холод - совсем не летний, - остро кусает сквозь ткань слишком свободной, не по размеру формы. Уильям осторожно выдыхает, отрешённо наблюдая, как облачко белёсого, полупрозрачного пара вырывается из приоткрытого рта, ползёт куда-то вверх и, так и не достигнув тёмных крон деревьев, растворяется в сизом киселе предрассветного тумана. Дует на замёрзшие руки, пытаясь дыханием отогреть окостеневшие за ночь пальцы, и старается не стучать зубами от пронизывающего холода. Зажмуривает глаза, отчаянно пытаясь заснуть - день будет тяжелый, понадобятся силы. А их и так совсем немного на полуголодном пайке, с едва зажившей раной, полученной в первом же сражении, и до предела натянутыми нервами. Но сон не идёт. Отовсюду слышатся неясные шорохи, непонятные стуки, щелчки, посвисты. И Уиллу кажется, что за всеми этими звуками скрываются демоны. Что за каждым чёрным стволом - враг.
Сердце гулко бьётся где-то в горле, посылая по венам не кровь - расплавленное искрящееся электричество, шумящее в ушах, не дающее думать, гнущее до боли, ломающее грудину...
Уильям не выдерживает. Вскакивает, схватив ученический серп, свою Косу Смерти, внимательно озирается вокруг, вглядывается подслеповатыми глазами в предрассветное молоко, напрягает слух. Ничего. Показалось.
Юноша снова ложится на землю, так и не выпустив из ладони серпа, вновь закрывает глаза, сворачиваясь калачиком на стылой земле и плотнее закутываясь в походный плащ. Вспоминая против воли уютную тёплую кровать в своей комнате в студенческом общежитии: с чистыми, накрахмаленными простынями - почему-то всегда в глупый цветочек, - пуховым одеялом, высокой подушкой...
Кажется, это было века назад. А прошло на самом деле всего шесть дней. Шесть полных дней с той проклятой минуты, когда посреди нудной лекции профессора Оллфорджа раздался оглушительный рёв тревожной сирены, кровавой линией перечеркнувший чистый лист их мирной, только начинавшейся жизни.
Потом было распределение по "отрядам", хотя, если честно, отрядами это было и не назвать - так, приблизительные границы ответственности. Да и распределением тоже: брали десять человек из одной группы, чьи фамилии стояли рядом по списку, приставляли какого-нибудь преподавателя - любого, не взирая на возраст или военную подготовку, просто чтобы было на кого повесить никому не нужные обязанности, - и отправляли на фронт. Воевать. Воевать - зелёных юнцов, которые и базовый курс практики боя ещё не успели пройти! Воевать - старых профессоров, столетиями не державших в руках оружия! Воевать - тех, кто к войне был не приспособлен!
Впрочем, они, идиоты, тогда и особенно против-то не были. Война представлялась им эдаким героическим приключением, лихой фортуной на белом коне, такой, о которой они читали в книжках. А оказалась старухой с костлявыми руками и уродливыми ранами, с пустыми глазницами и едкой ухмылкой, каждый день забиравшей кого-то из них в свои чудовищные, жуткие объятия. Война была липкой грязью и горячей болью, кипучей кровью и неизбежной смертью. Страшной тем больше, чем дольше выжидала.
Уильяму кажется, что тем, кто умер вначале этой кошмарной бойни, ещё повезло. Они умерли с воодушевлением и улыбкой, с азартом и верой в победу. Те, кто остались, кто выжили, уже ни во что не верят. Им кажется - если не всем, то почти - Уильям может судить по себе: он не робкого десятка, да и на устойчивость психики никогда не жаловался, - им кажется, эта треклятая война не кончится никогда. Она будет вечно. Вечно будет довлеть над жнецами этот неподъёмный груз неизбежной смерти, вечно страшно будет сделать шаг вперёд, потому что перед тобой в любую секунду может появиться враг, а назад оглянуться будет ещё страшнее, потому что там, на влажной, красной от крови земле будет лежать изуродованное тело друга. Вечно придётся пить мерзкую, тухлую на запах воду, обеззараженную какими-то бурыми таблетками. Вечно придётся мёрзнуть на земле, заворачиваясь в плащ и не имея даже возможности развести костерок, чтобы согреться - заметят! Убьют! Вечно придётся открывать на завтрак банку тушёнки, жевать, пытаясь не чувствовать приевшегося вкуса, а потом вставать и, натирая форменными сапогами ноги, идти. Куда, зачем - уже потеряло всякое значение. И хотя умом Спирс понимает, что это единственный выход, что надо добраться, наконец, до своих, что, чем дольше остаются они в этом мёрзлом лесу, тем меньше остаётся у них шансов выжить, что надо бороться, не опускать руки - он не может. Война подкосила его, за шесть дней выпила, выжрала все силы, оставив только граничащую с истерикой апатию, боль где-то в груди - кажется, слева, - и неразумное, почти животное желание жить.
Уильям ненавидит себя. Он знает, чувствует, что ведёт себя как слабак, как размазня, и ничего не может с этим поделать. Наверное, тот, первый - и пока единственный, - бой оказал слишком сильное влияние на ещё по-мальчишески впечатлительного студента... Но, Смерть возьми, как же страшно, когда вокруг тебя умирают твои товарищи, те, кого ты знал ещё со школы, или с кем подружился в Академии! Умирают просто так - не за себя, не за свои мечты, не за кого-то важного или дорогого. Умирают, потому что проклятые адские выродки захотели полакомиться воспоминаниями из Библиотеки плохо защищённого студенческого городка. Умирают, потому что их правительство оказалось неспособным защитить их. Умирают, потому что никто - никто! - не удосужился даже предположить возможность такого нападения, не нашёл времени, чтобы хотя бы приблизительно продумать схему обороны! Их просто собрали в кучу - молодых, неопытных мальчишек и стариков-учителей, - и бросили против закалённых в постоянных драках - со жнецами и между собой - демонов. Вот так. Даже не построив как следует. А впрочем, это и правда, наверное, было бессмысленно. Любой строй распался бы в течении минуты. Так же, как распалась на маленькие кусочки - отрядики большая толпа. Они просто испугались, не выдержали натиска умелых, хорошо подготовленных бойцов.
То, что было потом, наверное, долго ещё будет сниться Уиллу в кошмарных снах. Их Косы, игрушечные и хрупкие, по сравнению с демоническими мечами, ломались, казалось, от одного соприкосновения с адскими клинками. Коса Уильяма разлетелась в щепу от первого же удара. От смерти его спас Гробовщик - преподаватель демонологии, предпочитавший почему-то это странное прозвище своему настоящему имени, которого, кстати, так никому ни разу и не назвал. Отбил настоящим, серьёзным оружием уготованный ему удар. Сильно. Быстро. Твёрдо. Юноша, наверное, долго ещё сидел бы на земле, застыв в восхищении и немом ужасе перед смертью, только что дохнувшей ему в лицо, если бы не та фраза Легендарного. Обидная, даже оскорбительная. "Ну, долго валяться будешь, щенок? Или испугался - к мамочке захотел? Вставай, подбирай оружие и шуруй! Ну, живо!" Спирс не знает, как он не убил тогда "начальника". Ведь, видит Смерть, он был готов! Такая кипучая ярость бушевала в его груди, такая злоба! И всё же Уильям нашёл в себе силы. И, стиснув зубы, сжал в ладонях скользкое от крови древко чужой Косы - хозяину, отдалённо напоминавшему теперь жнеца, она уже явно была не нужна. А потом - бросился в бой, выплёскивая на демонов горевшую внутри ярость. Он не замечал ничего. Ни боли, ни количества противников. В памяти осталась только смерть друзей, да Коса Гробовщика, белой молнией вспыхивавшая перед демонами, крушившая, ломавшая их ряды. С такой мощью, с такой скоростью... Уильям старался, как мог, но не поспевал за преподавателем. Вкладывал все свои силы, всю ненависть и боль в каждый удар - и его Коса разила врагов, казалось, в сотни раз слабее, чем Коса Легендарного. Спирс злился, даже, к его стыду, завидовал - но всё равно справлялся с собой, всю свою энергию, все чувства, распиравшие грудь, направляя против проклятых адских отродий. Потом он упал, провалившись в кровавое беспамятство. А когда очнулся - над головой уже были кроны этого странного, противоестественно-холодного и мрачного леса. И почти плачущий Стивенсон рядом. Он и рассказал ему тогда, что их "замечательный" наставничек трусливо свалил с поля боя, захватив бессознательного Уильяма и его - лишь потому, похоже, что Рой оказался рядом. Остальных Гробовщик просто бросил на произвол судьбы. Даже пальцем не шевельнул, чтобы вытащить тех, за кого он отвечал, из той мясорубки.
...Где-то совсем рядом слышится хруст, и Спирс распахивает глаза, прислушиваясь к непонятным звукам. Нет, это не враги. Снова показалось. Чё-ё-ёрт, да что же с ним такое?! Он же не истерик, не трус! Так почему же подскакивает от каждого шороха?! Наверное потому, что точно знает - надеяться не на кого. Стивенсон слаб. А Гробовщику до них нет дела. Он не защитит их, не поможет. Точно так же, как не помог оставшимся на поле боя товарищам. То, что рассказал ему Рой, было правдой. До последнего слова. "Наставничек" подтвердил это сам, ничуть, похоже, не стесняясь своей подлости. У него другие задачи. Защищать есть смысл только тех, кто способен сам защитить себя. Уильям показался ему способным на это - потому и вытащил потерявшего сознание студента из той кровавой каши. Стивенсон сам увязался. Он так и говорил, ничего не скрывая и не стараясь завуалировать, даже сгладить хоть немного жестоких, резких слов. Если они хотят выжить - они должны принять правила игры, научиться соответствовать, наконец, реалиям войны - настоящей, не той, о которой "маленькие мальчики" читали в книжках. Хотят распускать слюни и сопли - их проблемы. Он в этом не участвует.
Уильям собирался выжить. А потом - убить этого урода самым жестоким способом. За эти слова. За тех его товарищей, кто никогда не вернётся домой. За тех друзей, которых он никогда уже больше не увидит. За то, что этот ублюдок, - и плевать, что он Легендарный жнец, - позволил себе судить тех, кого никогда не знал, вынести смертный приговор в отсутствие состава преступления.
***
Голос Легендарного прорывается сквозь вату некрепкой, усталой дрёмы отголоском эха. Спирс нехотя встаёт, даже не открывая глаз, за что тут же получает хлёсткую пощёчину и злое "Соберись, сосунок!". Юноша скрипит зубами, но проглатывает оскорбление: нельзя, не сейчас. Хотя ладони сами собой сжимаются в кулаки, а мышцы на руках напрягаются в предвкушении удара. Стремительного и резкого. Прямо в лицо. Чтобы знал. Он - не беззащитная овечка. И унижать себя не позволит.
- И что застыл? Собирайся, недоносок!
Насмешливый взгляд схлёстывается с яростным, горящим. Спирс почти физически ощущает, как летят к чертям все тормоза, все внутренние преграды. Рука выбрасывается вперёд. Легендарный отшатывается, отступает на шаг, приложив бледную ладонь к покрасневшей щеке.
- Вы. Не имеете. Права. Так. Со мной. Разговаривать. - чеканя слова шипит студент, с вызовом глядя в удивлённые глаза напротив, и упорно стараясь не замечать ужас, написанный на лице Роя. Ещё бы - поднять руку на Легенду! Дай бог, если его просто исключат с позором из Академии!
Ещё недавно такая перспектива ужаснула бы Уильяма, но сейчас он чувствует странный восторг и абсолютное удовлетворение. Он сумел постоять за себя, защитил свою честь - это главное. А последствия будут не скоро. Если вообще будут.
Неожиданно тишину леса пронзает громкий, безумный хохот.
- И... и это всё... на что ты... способен?! - задыхаясь от смеха, произносит Гробовщик. А взгляд дерзкий, вызывающий...
Уильям на секунду теряет дар речи. А потом становится уже поздно, потому что он летит на землю, отброшенный могучей рукой. Хватается за горящее от стыда и боли лицо. Кажется, ещё совсем чуть-чуть, и ему выбили бы челюсть...
Голос Легендарного доносится глухо, будто издалека.
- Вот так - правильно. Пока не сможешь хотя бы так же - я имею право. На всё. А теперь собрались и вперёд!
Уильям медленно встаёт, на автомате, почти не задумываясь о том, что делает, укладывает походный мешок. Смерть Всеблагая, да что же это?! Он же бил в полную силу... А этот хам... Так легко... Будто щепку какую-то... Но Уильям не из тех, кто сдаётся. Если его сил недостаточно - он станет сильнее. Но, видит Смерть - однажды он хорошенько наваляет этому зазнавшемуся...
Ход мыслей Уильяма прерывает свист. Он не похож на слышимые им прежде звуки, и сопровождается теперь каким-то звоном-бряцаньем. Демоны.
Он понимает это немногим позже Легендарного. И немногим раньше яростной, жестокой атаки исчадий ада. Снова идёт бой. Врагов немного, но всё равно намного больше, чем их. Они действуют очень слаженно, все вместе, одновременно нападая на жнецов. А Уильям и Рой всё никак не могут притереться один к другому и вместо помощи друг другу только мешаются. А потом опытный, сильный, огромный, как гора, противник - один из немногих оставшихся после нескольких минут ожесточённого, отчаянного боя, - сбивает ослабленных студентов с ног и заносит над головами оружие. И Гробовщик приходит на помощь. Ему. Отбивает удар, оставив Стивенсона на произвол судьбы. И оружие другого демона пронзает того насквозь.
Уильям кидается к товарищу. Не думая ни о чём, не заботясь ни о своих ранах, ни о других демонах. Просто жизнь Роя - того самого нытика и размазни, с которым они мало общались и всегда недолюбливали друг друга, - становится нужной вдруг и важной. Так же, как своя собственная. Или даже больше.
Спирс сжимает руку Роя, шепчет что-то. Что - он не знает и сам. Просто какую-то бессмыслицу про надежду и мир. Который наступит, обязательно! Наступит, и Рой должен до него дожить! Должен! Хотя, Уильям точно знает, не доживёт. И студенту остаётся только сжимать неестественно-горячую руку, перемазанную липкой кровью, и вглядываться в огромные, испуганные, полные отчаянной мольбы о помощи, глаза. Глаза, подёрнутые уже дымкой близкой смерти.
- Сделайте же что-нибудь! - с усилием проглатывая комок в горле, кричит Уильям, обернувшись к "начальнику", уже закончившему с демонами и сидящему теперь на земле по-турецки, уперев острые локти в колени и положив подбородок на сцепленные в замок пальцы.
- Что? - спокойно и равнодушно, не скрывая однако явной насмешки, спрашивает Легендарный.
А Рой в его руках стонет от боли и дрожит от страха, по его губам течёт, змеясь, алая струйка, руки судорожно вцепились в куртку Уилла, взгляд уже стекленеет.
И Спирс с усилием выдавливает: "Хоть что-то. Только не сидите... так" и, обернувшись к сокурснику, шепчет, что всё будет хорошо, что боль скоро уйдёт, что он поправится... Обязательно! Шепчет до тех пор, пока пальцы, стискивающие ткань рукава, не разжимаются безвольно, пока чужая рука не повисает тряпочкой в его.
И Уилл не выдерживает. Плачет - совсем не по-мужски, совсем не так, как положено хорошему жнецу. Рыдает в голос, захлёбываясь судорожными всхлипами и прижимая к груди тёплое - тёплое ещё! - тело сокурсника. Уже бывшего. Бывшей последней ниточки, связывавшей его с домом. С миром.
- Прекрати этот скулёж. Вставай и пошли. - раздаётся над головой жёсткий, пронизывающе-холодный голос.
Уильям лишь мотает головой, до боли впиваясь пальцами в чужие руки, расцвеченные красными пятнами.
- Вставай, - настойчиво повторяет Легендарный. Спирс даже не отзывается. Ни словом, ни жестом - вообще никак.
Тогда Гробовщик резко, будто провинившегося щенка, хватает того за шкирку, встряхивает, лупит наотмашь по щекам. Голова студента безвольно мотается из стороны в сторону, а глаза - пустые, стеклянные, не осознающие действительность.
Требуется несколько минут, чтобы привести Уильяма в себя, чтобы тот оттолкнул, наконец, ладонь, щедро осыпающую ударами его лицо, чтобы вырвался из стальных тисков хватки профессора.
- Успокоился? - резко, без тени сострадания или жалости спрашивает "начальник", - Тогда пошли. А то смотри, могу и повторить, - лицо пересекает кривая усмешка, - Ремнём по попе - действенный метод.
Спирс весь вскидывается от этих слов, сжимая руки в кулаки. Впрочем, есть у этой издевательски-покровительственной тирады и плюс - кажется, ему действительно стало лучше. Нет, боль не ушла. Она всё так же заполняла сердце, грозя разорвать его в любой момент. Но истерика и слёзы, во всяком случае, прекратились. И то хорошо.
- Идём? - уже спокойнее, как-то добрее даже, спрашивает Легендарный. Спрашивает - не приказывает! Неужели тоже что-то чувствует?
Спирс молча кивает - боится, что если заговорит, слёзы вырвутся вновь. Но Гробовщик снова щадит его - делает вид, что не замечает этого.
И они уходят. "К своим". Во всяком случае, так говорит Легендарный. Уильям не знает - он совсем не умеет ориентироваться. Но ему, по правде говоря, давно уже всё равно.
К вечеру они выходят к краю леса. Здесь красиво и свободно, совсем не так, как там - в топкой, душной темноте под чёрными кронами. И Уильям вдыхает глубже чистый, влажный воздух, отдающий запахом близкой, текущей совсем рядом, в паре десятков шагов, реки, и щурит глаза от яркого света. Гигантские спруты золотых облаков ползут по окроплённому первыми каплями предзакатной крови небу. Горизонт окрашен лиловым. А трава здесь изумрудная, бриллиантами сияющая в лучах медленно, будто против воли, закатывающегося за облака, солнца.
И кажется, нет никакой войны. Все эти ужасы - бред воспалённого сознания, страшный сон... Только вот кожу на ладонях тянет от высохшей крови...
- Иди, ополоснись! - раздаётся над ухом голос Легендарного жнеца, - Не повредит!
И Уильям, рассеянно кивая, идёт к реке и, скинув одежду, бросается в ласковую, против ожидания, тёплую воду. Река нежит измученное тело, зацеловывает, прикусывая, только зажившие раны... Хорошо... Давно так хорошо не было!
Юноша проводит в воде почти час - хотя, если бы Гробовщик не позвал его, мог бы и дольше - плескаясь до самой темноты. Вода всегда была его слабостью. А сейчас она была просто необходима. Нет, не так. Она была необходима жизненно. Смыть с тела всю грязь, всю кровь... всю память...
***
На ужин опять тушёнка, но Уильям не жалуется - это, право слово, такие мелочи по сравнению с тем, что пришлось - и придётся ещё, - пережить. Не возражает он и против ещё одной ночёвки в неуютном лесу - так и правда безопаснее. Но когда Гробовщик опять насмешливо, вызывающе улыбается, а потом и вовсе тихонько хихикает - смолчать не получается.
- Как Вы можете смеяться сейчас?! - возмущённо восклицает Спирс, - Неужели Вы не...
- Нет, - перебив его, отвечает Легендарный, - я не сожалею. О ком? - тонкие губы трогает презрительная ухмылка, - О хлюпиках, задрожавших от одного вида демонов и не сумевших удержать в руках Косы? Или, может, о твоём вечно ноющем дружке? О ком мне надо тосковать, не подскажешь? Есть среди погибших те, кто достоин, чтобы их оплакивали?
- Есть. Все они этого достойны. И каждый - больше Вас!
- О, как мы заговорили! - певуче тянет Гробовщик, - А как же как минимум уважение, положенное мне по статусу?
От такой наглости у Спирса перехватывает дыхание. Он вскакивает, опасно сощурив глаза, и почти выплёвывает в лицо профессору: "Заткнись". Вот так - грубо, забыв о правилах вежливости, забыв о том, кто перед ним. Сейчас это не важно. Сейчас - в эти короткие минуты, - они равны.
А Гробовщик, кажется, даже не злится. Тоже встаёт, только совсем не так, как Уильям - медленно, потягиваясь, разминая затёкшие от долгого сидения мышцы - в воде Легендарный пробыл ровно столько, сколько понадобилось, чтобы смыть кровь и грязь, а остальное время провёл здесь, на пригорке рядом с их вещами. А потом - хлопает. Неторопливо, размеренно хлопает, улыбаясь. Говорит просто, так, как будто это самое незаурядное, что может только случиться:
- Я не ожидал от тебя меньшего.
- А от Роя ожидали? - глухо рычит Уилл.
- Ожидал. От всех них ожидал. Они были скучны. Все. Ты - другое дело. Ты повёл себя не так, как они. С первых же минут. Это спасло тебе жизнь. - на лице Легендарного - непоколебимое спокойствие, голос звучит ровно, не дрожит.
И на Уильяма накатывает волна неприязни и омерзения к этому жнецу, так пренебрежительно отозвавшемуся сейчас о его друзьях и сокурсниках, не допустившего даже мысли о том, что "скучные" шинигами были замечательными товарищами, что все они о чём-то мечтали, что всех их кто-то ждал и любил; наваливаются воспоминания о Рое - недалёком, неловком и трусливом... Который мог бы умереть не так страшно - не под глумливые смешки этой твари в профессорском костюме. Который мог бы быть жив - как и многие другие. Если бы этот нелюдь хоть что-то сделал. Если бы поддерживал, а не оскорблял. Если бы помогал, - не действием, так советом! - вместо того чтобы гоготать.
А Гробовщик, как назло, заходится опять безумным, осточертевшим за эти дни хохотом, выговаривая с трудом: "Ох, ну и лицо у тебя сейчас".
В груди у юноши лавой вскипает ярость, бередя не зажившие ещё раны, оставленные гибелью друзей, предательством и унижением. И он не выдерживает. Бьёт. В лицо. В корпус. Не целясь - как получится. Легендарный не защищается. Только подхватывает с разбитой губы тягучие рубиновые капли острым языком и странно-спокойно, загадочно даже, улыбается, подставляясь под удары.
- Бей. Бей, если тебе так хочется. Может, поможет.
И опять этот дерзкий, вызывающий взгляд. Пронизывающе-спокойный и оскорбительно-насмешливый. Провоцирующий. Хочется вырвать Гробовщику глаза, лишь бы не видеть эту неприкрытую насмешку, эту снисходительность в малахитовой зелени. Что угодно, но заставить - заставить!, - сдаться. Сломать - до основания, чтобы не осталось даже осколка от этой равнодушной, жестокой души, только пепел.
И Уильям после очередного удара хватает "начальника" за длинные волосы, тянет серебряные пряди, с садистским удовольствием глядя на то, как Легендарный морщится от боли и запрокидывает голову, и припадает к шее в поцелуе-укусе. До крови, до синяков впивается губами в светлую кожу, перечерченную кое-где полосами шрамов. Заламывает, выворачивает руки. До хруста. Кидает жнеца на землю, лицом вниз, нависает сверху.
Безучастность к происходящему и улыбка через плечо, кажется, приклеившаяся к губам пластырем, заставляют его остановиться ненадолго. Но Гробовщик не даёт студенту остыть. Одуматься. Лишь подстёгивает Уильяма, хрипло спрашивая разбитыми губами: "И что же ты остановился? Неужели испугался? Или не знаешь, что делать дальше, а, "малыш"?"
Студент низко рычит в ответ и набрасывается на преподавателя. Не как разумное существо. Как зверь. Рвёт форменный пиджак, бьёт по выпирающим лопаткам ребром ладони, и, рывком сдёрнув брюки, грубо, болезненно растягивает. А Легендарный и не сопротивляется. Не пытается вырваться. Лишь разводит пошире ноги и прогибается под пальцами Спирса. "Аккуратнее" - совет, замечание учителя, никак не просьба. "Обойдёшься" - невысказанная мысль. И новая порция боли. Ещё сильнее, ещё мучительнее. Уильям специально старается, чтобы жнецу, лежащему сейчас под ним со спущенными штанами, не было приятно. Это - не секс. Это - ненависть. Вырвавшаяся сексом. Ярость. Попытка унизить, оскорбить, отодрать с тонких губ проклятую змеиную усмешку! И - непонятная покорность в ответ.
Гробовщик подаётся назад, насаживаясь на чужие пальцы. Развратно изгибается. "Давай же". Снова - с учительским гонором. Не мольбой. Уильям сипло выдыхает сквозь крепко, до боли в сведённой челюсти, сжатые зубы. На скулах ходят желваки, а пальцы свободной руки сами собой складываются в кулак. Он ещё покажет себя.
Студент входит в учителя резко, без предупреждения и, не давая времени привыкнуть, начинает глубоко размашисто двигаться. Легендарный издаёт неразборчивый всхлип. Первая победа. Уильям ускоряет движения, вбивая жнеца в землю, которая остро чувствуется под сплетёнными телами, прикрытая лишь тонкой тканью плаща. Царапает короткими, обломанными ногтями худую спину, оставляя яркие борозды, кусает за загривок, впивается зубами в плечи, прогрызая до крови, оставляя алые отметины. Наматывает на кулак длинные седые пряди и тянет на себя, другой рукой пригибая голову профессора Академии к земле, заставляя его извиваться в руках, пытаясь вырваться из захвата, и до крови закусывать губу, в попытках сдержать стоны. Но звуки всё равно прорываются. Ласкают слух мучителя невнятными всхлипами. Уильям упивается, наслаждается ими - но не даёт наслаждаться Легендарному, хлёстко ударяя того по руке при первой же попытке дотянуться до собственного члена. "Я не позволял!" Властно. Жёстко. Не оставляя шансов не выполнить приказ. Тихий, почти умоляющий стон в ответ. Первый - и от того ещё более желанный. Приносящий ещё больше наслаждения. Стремясь закрепить эту победу, студент, ловко вытянув ремень из своих брюк, заводит преподавателю руки за спину и крепко, до боли, стягивает, упиваясь своей безграничной властью над распростёртым под ним телом, даже не властью - полной, бесконтрольной, абсолютной вседозволенностью. Своей безжалостной, слепой жестокостью. И этой болезненной беспомощностью одного из самых сильных в их мире жнецов.
Кончая, юноша обессиленно падает на Гробовщика, сквозь дымку усталого блаженства, застлавшую сознание, чувствуя трепетную нежность, с которой чужие пальцы касаются, насколько позволяют путы, в невесомой ласке живота.
Когда Спирс, отряхиваясь скорее по привычке, чем по необходимости, встаёт, Легендарный думает, что всё закончилось. Но его, грубо дёрнув за волосы, ставят на колени, надавливают на голову, заставляя уткнуться носом в пах. "Ну?!" Нетерпеливо. Без капли стеснения. Без капли вожделения. Таким тоном высокие начальники требуют правды у завравшегося подчинённого. Но никак не зелёные студенты - минета от Легендарного жнеца. Мужчина смотрит исподлобья на юношу и поражённо молчит, за что получает острым - совсем мальчишески-острым ещё! - коленом под дых. "Быстро" Голос ошпаривающе-ледяной, презрительно-строгий. Такого невозможно ослушаться. Такой нельзя не ненавидеть. Глаза Гробовщика горят огнём, но это не имеет никакого значения, когда он наклоняется чуть ниже, проводит языком по стволу... Уильям шумно втягивает воздух и запрокидывает от удовольствия голову, судорожно кусая губы, подрагивая от бешенного желания. "Начальник" же осторожно вылизывает его, целует наливающуюся кровью головку, понемногу начинает вбирать в себя. Уильяму этого мало. Хочется большего. Ещё больше унизить, опустить; в порошок стереть остатки чужой гордости.
Резкое движение бёдрами вперёд. Тонкие, сильные пальцы, запутавшиеся в волосах, не дают отстраниться. Легендарный давится, в уголках его глаз появляются слёзы. Почти нечем дышать, и лёгкие сминает огненный обруч, требуя кислорода. Но он не может даже нормально вдохнуть. Пока - не позволит Уильям. Мужчина пытается что-то сказать, дёргается в стальной хватке, рвётся из чужих рук. Но вместо слов выходит лишь жалкое сдавленное мычание, а узкая, крепкая ладонь на затылке не даёт вывернуться, заставляя брать глубже - до спазмов в горле, да тошноты. Спирс кривит губы в уничижающей усмешке и толкается снова, даже не замечая, как сопротивление мужчины ослабевает, а на смену ему снова приходит ласковая покорность. Гробовщик плотнее обхватывает губами напряжённый член, слишком умело начинает ласкать языком...
Это заставляет юношу кончить второй раз на удивление быстро. Уильям тихо стонет, неохотно пропуская звук сквозь крепко стиснутые зубы, и прижимает к паху голову Гробовщика, заставляя того проглотить сперму, этим последним ударом рассчитывая окончательно сломать профессора. Лишь после этого юноша позволяет Легендарному вдохнуть, отталкивает его от себя.
Несколько минут оба молчат. Уильям пытается выровнять дыхание. Гробовщик жадно глотает воздух, прикрыв глаза и облизывая блестящие от слюны губы. Кажется - всё закончилось, а тишина стала осязаемой, сонной негой растеклась в воздухе. Уильям даже позволяет себе расслабиться. Сказать с едва заметным придыханием и плохо скрытой самодовольной насмешкой: "Вы ведь не ожидали от меня меньшего, да?". Его слова остаются без ответа - тают в напряжённой, звенящей топи тишины, растворяются без следа.
Как вдруг плотный, скользкий воздух взрывается оглушительно-громким, сумасшедшим смехом: Гробовщик хохочет, почти неестественно запрокинув голову, пытаясь выговорить что-то. Не получается. Слова бульканьем тонут в диком, безумном, каркающем гоготе. Звук пульсирующими, рвущими тишину ударами взлетает ввысь, дробится в кронах отзвуками эха. Уиллу кажется - сбивает с ног.
Уильям смятён; не понимает, что случилось. А потом замечает возбуждение профессора - и теряется совсем. Он дезориентирован, разочарован и унижен - даже больше того, кого только что мучил. Или не мучил вовсе? Спирс уже не знает. Хотя с этим седовласым безумцем ничего нельзя знать наверняка. Ничего нельзя предвидеть. Это раздражает, бесит, выводит из себя!
Юноша невольно кидает взгляд на Легендарного жнеца. Сейчас он похож на изломанную фарфоровую куклу, расписанную кровоподтёками и шрамами вместо красок. Его лицо испачкано чёрными мазками земляной грязи, по бёдрам течёт смешанная с кровью сперма, а сам он тяжело, рвано дышит, но всё равно едва заметно кривит в ухмылке припухшие, искусанные губы.
И Уильяму вдруг становится по-настоящему страшно. Страшно от этой полуулыбки. Страшно от совершённого... преступления? Или от того противоестественного, неподходящего ситуации смеха, что, кажется, звенит в ушах до сих пор? И ещё до тошноты противно от самого себя. Он никогда не думал, что может быть таким. Что может быть способен на такое.
Погружённый в свои размышления, пригвождённый к земле ощущением своего непомерного, несмываемого позора, Уильям не сразу слышит голос преподавателя, просящего развязать его.
Юноша выполняет просьбу, стараясь больше не смотреть на Легендарного. Не получается. Вид бледного тела, сплошь покрытого кровоточащими царапинами и яркими следами укусов, кажется, отпечатался на внутренней стороне век. Врезался в мозг, проник до самого сердца, вспыхнул на щеках горячим стыдом.
Уильям не знает, что ему делать. Не может понять, как вести себя, что говорить.
А Гробовщик тем временем поднимается и, не дав студенту даже шанса отстраниться, отойти, берёт его за руку и, переплетя их пальцы, заставляет обхватить свой член.
- Ты ведь поможешь мне, не так ли? - голос у профессора серьёзный и ровный, как будто не он хохотал только что. Но Уильяму в каждом слове всё равно слышатся смешки, неприкрытая издёвка. И, - он понимает, - он это заслужил.
Поэтому, когда Легендарный двигает его ладонью по своей возбуждённой плоти, закатывая глаза и запрокидывая голову от удовольствия, Спирс даже не пытается сопротивляться - только бездумно покоряется чужой воле, невидяще уставясь в искажённое наслаждением лицо профессора.
- Ах, Уильям! - полустонет, полувыдыхает Легендарный, пачкая руку юноши липкими белыми потёками. А потом приникает к его губам в несдержанном поцелуе, исполненном головокружительной нежности и нетерпеливой страсти.
Это выводит Уильяма из ступора. Он, будто обжёгшись, выдирает руку из пальцев Гробовщика, отступая на негнущихся ногах на шаг назад, пряча взгляд и пылающие щёки, ожидая, что ещё доля секунды - и профессор разразится опять глумливым хохотом.
Но Легендарный молчит. Только неопределённо хмыкает. Приводит в порядок одежду, а потом, повернувшись к студенту спиной, уходит, слегка пошатываясь, к реке. Уильям же, дождавшись, пока Гробовщик скроется из вида, бросается бежать - он и сам не знает, куда. Ни о чём не думает, надеясь сбежать от самого себя, успокоить склизкое, липкое чувство, лениво ворочающееся в груди - но оно с каждым шагом чувствуется лишь острее. Бултыхается внутри, плотным холодным кольцом обвивая внутренности, сдавливая грузом непомерного, нестерпимого позора бешено колотящееся сердце. Плохо невыносимо, смертельно - от тянущего нервы ощущения собственной замаранности. От того, что сделал он и от того, что сделали с ним...
***
Уильям решается вернуться лишь спустя несколько часов бесцельного блуждания по лесу. Когда думает, что уже успокоился и готов вынести всё, что скажет и сделает "начальник". Однако вся его решимость пропадает, стоит только юноше выйти к поляне. И он ещё несколько томительно-долгих минут проводит, прячась за широкими стволами деревьев и напряжённо прислушивается - не спит ли ещё Гробовщик?
Лишь когда Спирс убеждается в том, что Легендарный заснул, он, стараясь не шуметь, подходит ближе и, улёгшись прямо на сырую, холодную землю и завернувшись в плащ, поворачивается к Легендарному спиной, притворяясь спящим. И старается не слышать, не замечать сонного шевеления и тихих вздохов сзади, мучаясь от совести и вины, грызущих душу.
Уильям забывается глубоким, тяжёлым сном лишь к рассвету. И лёгкий, нежный поцелуй в затылок кажется ему с утра отголоском виденных во сне кошмаров.
А Гробовщик ведёт себя так, будто ничего не случилось. Снова скалит зубы в улыбке и заходится по поводу и без безумным смехом. Разве что... морщится при движении. И апломба у него поубавилось. С насмешками и оскорблениями вместе. Только вот Уильяму от этого лучше почему-то не становится. Он вёл себя, как подонок и скотина. В конце концов, надо иметь смелость это признать.
- Простите, - буркает Уильям, когда они, проведя в изматывающей, изнуряющей дороге почти весь день и так и не сказав друг другу ни слова кроме необходимого минимума, идут по обласканному заходящим солнцем полю.
А Легендарный в ответ только смеётся. Как-то странно тепло. И отвечает. Так, как будто всё это - совершенно нормально. Как будто не произошло ничего необычного.
- Я тебя хотел. Я хотел от тебя именно такой секс. Поэтому провоцировал тебя и пытался избавиться от других.
Уильям не верит своим ушам, а преподаватель тем временем по-собственнически обнимает его.
- И сейчас тоже - хочу. Ты хорош, Уильям. Очень хорош.
Спирс сбрасывает с себя чужую руку и отступает на шаг, неверяще уставившись на "начальника".
- Больше ко мне не приближайтесь. Никогда, - шипит он, презрительно кривя губы, и проходит вперёд, стараясь не оглядываться на профессора. Тот следует за ним. Но не пытается догнать или тронуть. И это хорошо. Уильям разъярён до такой степени, что, кажется, любого, кто решится коснуться его, убьёт смертельным разрядом тока. Слишком уж мерзким оказалось чувство того, что его бесстыдно использовали, обменяв секс с ним на девять жизней. Странный какой-то курс обмена. Неправильный. А для Уильяма - ещё гнетущий и неприятный. Кровь девяти товарищей на руках чувствуется сейчас почему-то особенно остро.
В этот день Спирс снова засыпает лишь под утро. И снова его мучают кошмары. Проснувшись, наконец, юноша чувствует себя уставшим и разбитым, поэтому все попытки Легендарного хотя бы заговорить принимаются в штыки и со злостью отвергаются. Но Гробовщик не из тех, кто сдаётся.
Уильям чувствует себя глупо, не отвечая совсем или отвечая оскорблением на каждый заданный вопрос, - а профессор демонологии задаёт их по дороге немало. Но ответить - хоть раз, мешает детское упрямство и гордость. Кажется, ещё более детская.
***
Они настигают "своих" этим же днём, уже ближе к сумеркам. И Уильям облегчённо выдыхает, входя в лагерь жнецов. Здесь Гробовщик не сможет приставать к нему так открыто. Тем более, что поселили их в разные палатки. Легендарному - "vip-место" в рядах высшего командования. Студенту - небольшая палаточка на краю лагеря. И Спирс не может сказать, что недоволен. Главное - далеко от этой профессорской заразы, а устал он так, что спать согласен где угодно. Хоть на гвоздях. А в его палатке даже есть матрац. На котором Уильям и засыпает, подмяв под себя вещмешок.
Но поспать долго не удаётся. Звучит тревога. И Спирсу, за эти дни уже почти забывшему о том, что значит сражение с демонами, вновь приходится драться. Не на жизнь, а на смерть. Уже с опытом всего произошедшего за плечами.
И он дерётся. Отчаянно и остервенело. До тех пор, пока какой-то демон не разбивает его очки. Осколки острыми брызгами ударяют по глазам. На миг приходит оглушающая, адская боль. Потом - густая, нефтяная темнота.
***
Приходит в себя Уильям уже в лазарете студенческого городка, куда его, с залитым кровью лицом и костюмом и серьёзным риском лишиться обоих глаз доставил, если верить словам врачей, сам Легендарный жнец. Впрочем, то любопытство, с которым они расспрашивают его о войне и то внимание, которое ему уделяют, не дают усомниться в правдивости этих слов. Только Уильям не рад. Впрочем, не огорчён тоже. Ему просто всё равно.
Ярость ушла. Её слизала боль, временная слепота - глаза удалось спасти, но восстановление шло очень медленно, Спирс не мог пока снять повязки, - бесконечные процедуры и раздражающе-заботливые медсестрички, от сердоболия которых уже тошнило, а от бесконечной трескотни и расспросов начиналась мигрень и просыпалась в груди едкая, горькая пустота.
***
Но Уильям мужественно выдерживает это испытание. Доживает до октября, когда его - последнего, наверное, из пациентов, всё же нехотя выписывают. Уже в мирную жизнь. Демонов ещё на второй неделе войны уничтожила прибывшая на помощь профессиональная армия. Жаль только, что невовремя.
Спирс решает продолжить учёбу: мечта работать в Лондонском - главном в стране, - Департаменте никуда не ушла. Он даже решает, что потерпит общество Гробовщика. Хотя, конечно, надеется втайне, что тот уже забыл всё произошедшее.
***
Уильям возвращается в Академию на выходных. В маленьком дворике пусто: в конце октября на улице слишком промозгло и холодно, чтобы прогулки доставляли удовольствие. А идти куда-то в субботу никому нет нужды. Но тем не менее юноша задерживается ненадолго перед витыми главными воротами, разглядывая знакомое здание из белого камня и аккуратно подстриженный газон, присыпанный белой мукой первого утреннего инея. Вдыхает запах опавшей прелой листвы раскидистого старого дуба, убранного колдуньей-осенью тёплой радугой багрянца и золота. Смотрит, запрокинув голову, в низкое небо, затянутое плотной паутиной облаков. И, наконец, делает шаг за ворота, не заметив идущую к нему фигуру.
Поэтому студент едва не подпрыгивает от прозвучавшего над ухом голоса Гробовщика.
- О, я вижу, ты уже поправился. Как самочувствие?
Уильям скрипит зубами, но всё же заставляет себя произнести сухое: "Благодарю Вас". И намеревается уйти. Ему не дают.
- Уильям... - Голос преподавателя неожиданно серьёзен. Наверное, именно поэтому Спирс ещё слушает его. - Я уезжаю сегодня. В Нью-Йорк. Если хочешь, я могу забрать тебя с собой.
Студенту едва удаётся скрыть радость. Он больше не увидит этого шинигами! Ему не придётся вспоминать свой позорный, постыдный поступок при каждой встрече в коридоре, при каждом столкновении взглядов...
- Благодарю Вас, это лишнее, - безучастно отзывается юноша, - Тем более, в Академии есть много учеников лучше меня.
- Ты не понял, - качает головой жнец,- Мне не нужны лучше тебя, дурачок! Мне нужен ты.
Глаза Гробовщика вспыхивают похотью и жаром, и Уильям отшатывается от профессора. В памяти с прозрачной ясностью всплывают события недавнего прошлого, входят в сердце тупыми иглами...
- Но Вы мне не нужны, - жёстко обрывает он уже бывшего преподавателя, - Простите меня.
И, повернувшись, уходит, грубо отпихнув протянутую к нему руку.
"Смерть Всеблагая, ты знаешь, кого ударил, Спирс?!" - налетает на него в коридоре старый друг, Эрик, видевший, как оказалось, всю сцену из окна.
Уильям сверкает очками. Говорит с непоколебимым, безмятежным спокойствием: "Знаю. Легендарного жнеца" и добавляет про себя: "Это ещё ничего. В походе я его трахнул". Но вслух, конечно же, не говорит, предпочитая сохранить память о своём бесславном поступке при себе. А ещё лучше - просто забыть.
"Ну и что ты такой хмурый?" - хлопает его по плечу Эрик, выводя из раздумий. И Уильям вновь с головой ныряет в весёлую студенческую жизнь, лишь изредка просыпаясь ещё ночами от кошмаров и краснея в подушку от воспоминаний.
***
Но пройдут годы и всё это уйдёт, оставшись в далёком прошлом. Уильям повзрослеет, станет холоднее и строже, научится ни о чём не жалеть. Однажды он просто вырастет. Сделает те полшага, отделявшие его, - юношу, - от мужчины.
Он будет работать в Лондонском Департаменте, как и мечтал. Займёт одну из высших должностей. Уильям Теодор Спирс будет начальником в Отделе по надзору. И, чёрт возьми, вряд ли найдётся в Поднебесье жнец, справлявшийся бы с этой работой лучше него!
С Легендарным они встретятся через несколько десятков лет в Библиотеке Департамента. Уильям будет отводить взгляд, Гробовщик - смеяться. Ни один из них не вспомнит о том, что произошло когда-то между ними. Мистер Спирс не скажет, что искренне раскаивается в своём поступке, хоть и не смог до конца простить бывшему преподавателю - его. А бывший профессор ни за что не сознается, что это он толкал способного юношу вверх по карьерной лестнице.
Потом будет ещё несколько встреч. Все - только по работе. Уильям будет холоден и тороплив. Гробовщик - безумен и непонятен. Лишь на дне их глаз будет плескаться общее на двоих одиночество. У Спирса - холодное и строгое. У Легендарного - усталое и тоскливое. Прячущее под собой нечаянную, ненужную, болезненную любовь к тому, кто никогда не ответит на эти странные чувства взаимностью.
автор прикреплённого арта мне, к сожалению, не известен